Отдаваясь таким мечтам, Иванов продолжал следить за мутно-белым в ночной тьме буруном впереди и сверяться с компасом. Курс все тот же — норд-вест. Но вот идущий впереди корабль начал забирать правее. Иванов переложил штурвал.

— Поворачиваем в Цемесскую бухту, — сказал ему капитан-лейтенант. — До Новороссийска — сорок минут.

Сквозь однообразное пение корабельных моторов слышнее стали громовые раскаты. Голос наступления…

Возле капитан-лейтенанта возникла фигура поднявшегося в рубку радиста. Он что-то коротко шепнул командиру, тот кивком отпустил его, резко повернул ручку машинного телеграфа. Тотчас же моторы загудели громче. По всему корпусу корабля, отдаваясь от палубы в ноги, пошла железная дрожь. Громче забурлила волна под бортом.

— Вход в порт свободен! — негромко, но с какой-то особой торжественностью в голосе проговорил капитан- лейтенант. — Держать строго по мателоту [22] .

— Есть! — Иванов, прищурясь, стал особенно внимательно следить за буруном впереди.

Сейчас не в открытом море. В бухте, на фарватере, только что пройденном передовыми кораблями, опасно отклониться от курса даже на метр, если по сторонам остались под водой необезвреженные мины.

«Вход в порт свободен…»

В тот час ни сам Иванов, ни его командир, ни кто- либо на их «охотнике», как и на других кораблях в колонне, не знал, что предшествовало этому сигналу.

Незадолго перед тем как корабли, идущие с десантом, получили по радио это сообщение, торпедные катера Черноморского флота внезапно для врага на самой большой скорости вихрем промчались через бухту к порту. Вход в него стерегли крупнокалиберные пулеметы и пушки, установленные немцами на молу, ограждающем гавань от моря, а также опущенная в воду стальная сеть, подвешенная на поплавках-бонах.

В минуту, когда торпедные катера подлетали к воротам порта, немцы с мола и причалов не стреляли. Они прятались в блиндажах, спасаясь от снарядов: наша артиллерия обрушила огонь на порт. Оглушаемые разрывами, немцы обнаружили торпедные катера в тот момент, когда те были уже возле мола. Немцы начали стрелять по ним с опозданием. Помогла морякам и темная осенняя ночь.

Несколько катеров, промчавшись под перекрестным огнем к самым воротам порта, с хода выпустили торпеды по огневым точкам на молу, а также по бонам, преграждавшим вход. Мощные взрывы торпед разворотили мол в нескольких местах и погребли под глыбами бетона немцев с их пушками и пулеметами. Упала на дно, освобождая дорогу в гавань, сеть, сорванная с поплавков силой взрывчатки. И тотчас же торпедные катера ворвались в акваторию [23] порта.

К этому времени враг несколько пришел в себя. С берега, тысячекратно пронзая тьму ночи, навстречу катерам устремились светящиеся трассы. Вода перед ними вздыбилась от немецких снарядов. Но торпедные катера, не сбавляя хода, неслись напролом, нацеливаясь на стенки портовых причалов.

Взрыв! Взрыв! Взрыв!..

Перед катерами в ночное небо, подсвеченное разгорающимся боем, взметнулись багрово-дымные гроздья. Выпущенные с короткой дистанции торпеды нашли, как и перед этим на молу, каждая свою цель на причалах — бетонные укрытия, из которых немецкие пушки и пулеметы стреляли по катерам. Выпустив торпеды, катера, прежде чем лечь на обратный курс, разворачиваясь, проносились вдоль причалов, стреляя по метавшимся там фашистам из крупнокалиберных пулеметов.

Путь десанту был пробит. Вот после этого и был дан десантным кораблям по радио сигнал: «Вход в порт свободен».

С берега немцы продолжали стрелять — там уцелело еще немало огневых точек. Но это не остановило отважных.

Было начало четвертого часа утра, когда в озаряемой вспышками выстрелов тьме мимо разрушенного мола самым полным ходом, чтобы не дать противнику пристреляться, в порт прошли первые десантные корабли — «морские охотники», катера, мотобарказы. Одним из этих кораблей был «морской охотник», у штурвала которого стоял старшина первой статьи Иванов.

Промелькнула слева темная угловатая громада мола. За нею где-то на берегу вздрагивали, озаряя ночное небо, багровые отсветы. В подсвеченном ими сумраке впереди прямо по ходу угадывались горизонтальные линии портовых причалов, какие-то лишенные крыш строения. На темном фоне их непрерывно возникали желтоватые огоньки, пронизывали растревоженную темь, пересекая путь кораблю.

Прямо в лицо — неистовый удар водяной струи. На секунду Иванов перестал видеть. За переборкой рубки на палубе вскрикнул кто-то из десантников. Иванов моргнул несколько раз, чтоб согнать с глаз воду. В слабом свете компаса видно — внутри рубки все блестит от воды: вздыбленная снарядом, она хлестнула в смотровую щель.

Капитан-лейтенант, смахнув ладонью с лица брызги, крикнул Иванову:

— Левее по курсу обгорелый причал…

— Вижу!

— Держать на него!

— Есть!

Рванув дверь рубки, командир крикнул на палубу:

— Приготовиться к высадке! — и снова припал лицом к смотровой щели.

Гулко застучал крупнокалиберный пулемет с палубы — пулеметчики нашли цель на причале? Или стреляют наугад, чтобы навести на немцев страх?

Ночь уже отступала, теснимая огнями боя. В смотровую щель Иванову было видно — по темной взбаламученной воде пробегают отсветы, на блестящем от влаги железе палубы пульсируют красноватые отблески выстрелов носового пулемета. Снова ухнул снаряд близ борта, осколки черканули снаружи по броне. Каждой клеточкой кожи чувствовал Иванов сейчас любую из смертей, летевших в него. Но мысль была лишь одна — довести корабль до обгорелого причала. Обычный, как всегда в бою, страх погибнуть не давал забыть о себе — ведь только двадцать три года прожито на свете, рановато помирать. Но главное — желание исполнить свой долг — в самую глубину сознания оттесняло страх, заставляло забывать о нем.

До причала с черными обгорелыми сваями, причала, на который всем своим корпусом был нацелен стремительно идущий корабль, оставалось уже немного, каких- нибудь двести — триста метров…

Капитан-лейтенант резко повернул рукоять машинного телеграфа. «Охотник» сбавил ход до среднего, чтобы с разгона не врезаться в сваи.

Не выпуская рукояти машинного телеграфа, капитан- лейтенант приоткрыл дверь рубки, осторожно выглянул, очевидно примериваясь, как лучше подойти к причалу…

Багровая вспышка за дверью, оглушительно звонкий удар. Едкий запах мгновенно сгоревшей взрывчатки. Командира бросило обратно, прямо на Иванова, и он едва удержал штурвал.

— Товарищ капитан-лейтенант! — Иванов хотел поддержать падающего командира.

Но в этот миг катер рванулся вперед: капитан-лейтенант, так и не выпускавший рукояти машинного телеграфа, конвульсивно сжал ее, упал на нее грудью. Уже мертвым он дал «самый полный» своему кораблю.

Полный ход был дан вовремя: чувствовалось, как с каждой секундой оседает корпус и корабль движется все тяжелее, хотя моторы еще работают в полную силу. Видимо, одновременно со снарядом, что разорвался возле рубки, другой снаряд попал куда-то ниже ватерлинии [24] хлынула, наверное, сразу вода.

В три-четыре секунды выправив курс, Иванов вновь нацелил корабль на причал, обугленные столбы которого, пятнаемые прыгающим красноватым светом вспышек, виднелись уже совсем близко.

Смолк носовой пулемет. Замолчали моторы. Попадание в машинное?

Сквозь грохот боя слышались встревоженные голоса, гулкий топот по железу палубы.

Еще несколько секунд шедший по инерции корабль окончательно потерял ход. Иванов глянул в последний раз на капитан-лейтенанта. Окаменевшая рука его все еще держит рукоять телеграфа. «Прощай, командир…» Выбежал из рубки. Прижался к ней: рядом, словно клацнули стальные зубы, злобно щелкнули по броне не то осколки, не то пули.

Иванов видел: палуба кренится, уходит из-под ног, солдаты-десантники прыгают за борт, держа над головами автоматы. Подымаясь правым бортом, краем левого «морской охотник» уже почти касался воды. К ней по палубе медленно сдвигались несколько тел в матросских робах и солдатских гимнастерках. Навалившись на замолкший носовой пулемет, укрепленный на тумбе, висел, опустив голову, убитый пулеметчик. Ноги его чертили по кренящейся палубе.